В 1899 окончил школу грамоты Рыльского у. Начало своей творческой деятельности он отнес к 1904. Первая книга Карпова вышла в свет в 1909. Это был сборник статей-памфлетов «Говор зорь. Страницы о народе и интеллигенции», в котором Карпов обрушился на русскую интеллигенцию. Карпов писал, что интеллигенты «ограбили народ духовно» и это «ужаснее грабежа материального, который совершали над крестьянами помещики и капиталисты», что даже в своих протестах против социальной несправедливости интеллигенты озабочены лишь преследованием собственных целей и совершенно не думают о забитом и униженном крестьянстве, что террористические акты и студенческие демонстрации совершаются с корыстными целями. Выделяя имена современных ему русских писателей, «сочувствующих народу» (Карпов называл А. Блока, Вяч. Иванова, Д. Мережковского), писатель утверждал, что их народолюбие не вполне искренно, и предлагал им «пожертвовать благами духовной жизни» и «пойти за плугом», ибо только таким путем «интеллигенты переродятся и полюбят все близкое: родную землю, родной язык, родной народ».

В 1913 вышел роман Карпова «Пламень». Наиболее проницательно оценил роман А. Блок, размышляя о неминуемом столкновении государства и интеллигенции с народной стихией. «Так и из “Пламени” нам придется, рады мы или не рады, запомнить кое-что о России. Пусть это приложится к “познанию России”, и мы лишний раз испугаемся, вспоминая, что наш бунт, так же, как и был, может опять быть “бессмысленным и беспощадным” (Пушкин)… Не все можно предугадать и предусмотреть. Кровь и огонь могут заговорить, когда их никто не ждет. Есть Россия, которая, вырвавшись из одной революции, жадно смотрит в глаза другой, может быть, еще более страшной».

Основную идею своего романа Карпов охарактеризовал, как «вопль о земле». Это вопль о радости жизни, о слиянии с землей и о стремлении к свету, солнцу, Светлому Граду, который сектанты-пламенники пытаются найти внутри себя, предаваясь радениям и пытаясь найти отдохновение в любви, сознавая в то же время, что их «любжа - пытка, не радость». Сектанты-сатанаилы ищут путь к Светлому Граду через «язвы и муки», их глава Феофан переступает «через кровь», убивая собственную мать, растлевая сестру и дочь. Пламенники и их вождь Крутогоров стремятся к гармонии с миром через радость, но смертный надрыв ощущается в их радениях, не находят они ни мира, ни отдохновения в плясках и любви, которая чревата смертной мукой и жгучей болью. Путь к Светлому Граду недостижим, и ликующие финальные аккорды в конце романа не приносят облегчения. Ведь не забыть сектантам того, что оставили они на своем пути. Реки крови и моря огня льются на страницах романа, кровавый разгул правит бал, и сама земля, прекрасная и нежная, стонет в мучениях, от которых не скрыться ни праведнику, ни грешнику. Страшен мир адского чрева, города, но не менее страшен и мир разбушевавшейся народной стихии, страшна власть земли, околдовывающей своей красотой, тянущей к себе, соблазняющей покоем и отдохновением, которого никогда не достичь. И дойти до Светлого Града можно разве лишь простясь навсегда с этим миром, чтобы переселиться в тот мир, откуда нет возврата.

Карпова можно назвать уникальной фигурой в русской литературе XX в. в том смысле, что он, подобно своим героям, взыскал Светлого Града как никто в прозе и стихах. И контраст между мечтой и реальностью в его творчестве просто разительный. Чем прекраснее и возвышеннее мечта, тем менее она досягаема, тем больше сгущаются и нагнетаются кошмары реальной жизни в его произведениях. Уже после революции, составляя книгу избранных стихотворений «Русский ковчег», он соединял в ней стихи, в которых сама Россия, взыскующая Света и Солнца, очищается кровью и огнем, обретает искупление в страшных мучениях, дабы воцарились, наконец, гармония и мир на родной обезображенной земле. («И Русь, в огне любви сгорая, все так же жизнь крестя огнем, прошла от края и до края полмира с солнцем и мечом; но, напоив миры свободой, железным голосом крича, - под голубым и звездным сводом сама сгорела, как свеча…».)

В н. 20-х Карпов издает 2 сборника стихов «Звездь» и «Русский ковчег», книги рассказов «Трубный голос» и «Погоня за радостью», в которых с меткостью и проницательностью профессионального журналиста фиксирует разгром и развал всей жизни в среднерусской полосе, куда он постоянно наезжал летом. Тогда же выходят и 2 его пьесы из жизни сектантов - «Богобес» и «Три зари». В 1922 Карпов переживает обыск в родном доме, угрозу ареста и фактически лишается какой-либо возможности печататься и издаваться. Одно из своих писем этого периода писатель подписывает: «Неудобный Пимен, умученный жидами».

В дек. 1925 Карпов пишет гневную стихотворную инвективу «История дурака», в которой проклинает Троцкого и «наркомубийцу Джугашвили», а также себя и своих соотечественников, попавшихся на удочку ловких политических авантюристов и пошедших за ними, не зная удержу в надругательстве над родной землей. В 1926 он пишет стихотворение, посвященное памяти расстрелянного по делу «Ордена русских фашистов» А. Ганина: «От света замурованный дневного, в когтях железных погибая сам, ты сознавал, что племени родного нельзя отдать на растерзанье псам». А в к. 20-х он пишет поэму, так и оставшуюся без названия (очевидно, писатель прекрасно понимал, что предлагать ее журналам не только бессмысленно, но и опасно для жизни), в последних строках которой раз и навсегда ставит точку в оценке современного ему бытия. («Барахтаясь в крови по горло, таща чугунных пушек жерла, за колесницей князя тьмы, - венчали дьяволицу мы… И дьявол сам себя прославил, а смердов посадил на трон, но никого он не избавил от савана и похорон…».)

С к. 20-х Карпов начинает работать над автобиографической повестью, позднее названной «Из глубины». В 1933 в издательстве «Никитинские субботники» вышла в свет небольшая частица из написанного к тому времени под названием «Верхом на солнце». В дальнейшем оригинальные произведения Карпова не появлялись в печати почти 25 лет. Остались неопубликованными многочисленные его рассказы, стихотворения, повесть «Кожаное небо», писавшаяся в 1920-22. В сер. 30-х Карпов пишет роман «Путешествие по душам», также оставшийся неопубликованным, и работает над книгой «Из глубины». Эта автобиографическая повесть становится главным делом его жизни. Не рассчитывая на публикацию своих произведений о современности, потеряв надежду на то, чтобы увидеть в печати свои стихотворения, он все свои душевные и творческие силы сосредотачивает на воспоминаниях детства, юности, вспоминает о своих первых шагах в литературе, о писателях, с которыми его столкнула судьба. Лишь перед войной он обрел свое жилье в Москве, а жил в основном на пособия от литературных организаций и на командировочные, которые брал во время поездок на родину в с. Турки. После 1953 он немного ожил и попытался выйти из затворничества. Уже будучи тяжело больным стариком, подготовил 2 рукописи избранных стихотворений (ни одна из них не стала книгой), написал повесть «Простец в обороне» и в конце концов издал 1-ю часть своей многострадальной повести «Из глубины» в «Советском писателе». 2-я и 3-я части - собственно литературные воспоминания - изданы при его жизни не были. Ни рассказы, ни последние повести также не увидели света. Да и последняя книга уже не могла разорвать завесу забвения над одним из старейших русских писателей, «умученным жидами».

Пимен Иванович Карпов

Карпов Пимен Иванович (6.08.1886-27.05.1963), поэт, прозаик, драматург. Родился в с. Турка Рыльского у. Курской губ. в старообрядческой семье. Детство будущего писателя прошло в тяжелейшем крестьянском труде. Одно время он пребывал в обучении у местного сапожника, а летом снаряжался в город на случайные заработки. В 1899 окончил школу грамоты Рыльского у. Начало своей творческой деятельности он отнес к 1904. Первая книга Карпова вышла в свет в 1909. Это был сборник статей-памфлетов «Говор зорь. Страницы о народе и интеллигенции», в котором Карпов обрушился на русскую интеллигенцию. Карпов писал, что интеллигенты «ограбили народ духовно» и это «ужаснее грабежа материального, который совершали над крестьянами помещики и капиталисты», что даже в своих протестах против социальной несправедливости интеллигенты озабочены лишь преследованием собственных целей и совершенно не думают о забитом и униженном крестьянстве, что террористические акты и студенческие демонстрации совершаются с корыстными целями. Выделяя имена современных ему русских писателей, «сочувствующих народу» (Карпов называл А. Блока, Вяч. Иванова, Д. Мережковского), писатель утверждал, что их народолюбие не вполне искренно, и предлагал им «пожертвовать благами духовной жизни» и «пойти за плугом», ибо только таким путем «интеллигенты переродятся и полюбят все близкое: родную землю, родной язык, родной народ».

В 1913 вышел роман Карпова «Пламень». Наиболее проницательно оценил роман А. Блок, размышляя о неминуемом столкновении государства и интеллигенции с народной стихией. «Так и из “Пламени” нам придется, рады мы или не рады, запомнить кое-что о России. Пусть это приложится к “познанию России”, и мы лишний раз испугаемся, вспоминая, что наш бунт, так же, как и был, может опять быть “бессмысленным и беспощадным” (Пушкин)… Не все можно предугадать и предусмотреть. Кровь и огонь могут заговорить, когда их никто не ждет. Есть Россия, которая, вырвавшись из одной революции, жадно смотрит в глаза другой, может быть, еще более страшной».

Основную идею своего романа Карпов охарактеризовал, как «вопль о земле». Это вопль о радости жизни, о слиянии с землей и о стремлении к свету, солнцу, Светлому Граду, который сектанты-пламенники пытаются найти внутри себя, предаваясь радениям и пытаясь найти отдохновение в любви, сознавая в то же время, что их «любжа - пытка, не радость». Сектанты-сатанаилы ищут путь к Светлому Граду через «язвы и муки», их глава Феофан переступает «через кровь», убивая собственную мать, растлевая сестру и дочь. Пламенники и их вождь Крутогоров стремятся к гармонии с миром через радость, но смертный надрыв ощущается в их радениях, не находят они ни мира, ни отдохновения в плясках и любви, которая чревата смертной мукой и жгучей болью. Путь к Светлому Граду недостижим, и ликующие финальные аккорды в конце романа не приносят облегчения. Ведь не забыть сектантам того, что оставили они на своем пути. Реки крови и моря огня льются на страницах романа, кровавый разгул правит бал, и сама земля, прекрасная и нежная, стонет в мучениях, от которых не скрыться ни праведнику, ни грешнику. Страшен мир адского чрева, города, но не менее страшен и мир разбушевавшейся народной стихии, страшна власть земли, околдовывающей своей красотой, тянущей к себе, соблазняющей покоем и отдохновением, которого никогда не достичь. И дойти до Светлого Града можно разве лишь простясь навсегда с этим миром, чтобы переселиться в тот мир, откуда нет возврата.

Карпова можно назвать уникальной фигурой в русской литературе XX в. в том смысле, что он, подобно своим героям, взыскал Светлого Града как никто в прозе и стихах. И контраст между мечтой и реальностью в его творчестве просто разительный. Чем прекраснее и возвышеннее мечта, тем менее она досягаема, тем больше сгущаются и нагнетаются кошмары реальной жизни в его произведениях. Уже после революции, составляя книгу избранных стихотворений «Русский ковчег», он соединял в ней стихи, в которых сама Россия, взыскующая Света и Солнца, очищается кровью и огнем, обретает искупление в страшных мучениях, дабы воцарились, наконец, гармония и мир на родной обезображенной земле. («И Русь, в огне любви сгорая, все так же жизнь крестя огнем, прошла от края и до края полмира с солнцем и мечом; но, напоив миры свободой, железным голосом крича, - под голубым и звездным сводом сама сгорела, как свеча…».)

В н. 20-х Карпов издает 2 сборника стихов «Звездь» и «Русский ковчег», книги рассказов «Трубный голос» и «Погоня за радостью», в которых с меткостью и проницательностью профессионального журналиста фиксирует разгром и развал всей жизни в среднерусской полосе, куда он постоянно наезжал летом. Тогда же выходят и 2 его пьесы из жизни сектантов - «Богобес» и «Три зари». В 1922 Карпов переживает обыск в родном доме, угрозу ареста и фактически лишается какой-либо возможности печататься и издаваться. Одно из своих писем этого периода писатель подписывает: «Неудобный Пимен, умученный жидами».

В дек. 1925 Карпов пишет гневную стихотворную инвективу «История дурака», в которой проклинает Троцкого и «наркомубийцу Джугашвили», а также себя и своих соотечественников, попавшихся на удочку ловких политических авантюристов и пошедших за ними, не зная удержу в надругательстве над родной землей. В 1926 он пишет стихотворение, посвященное памяти расстрелянного по делу «Ордена русских фашистов» А. Ганина: «От света замурованный дневного, в когтях железных погибая сам, ты сознавал, что племени родного нельзя отдать на растерзанье псам». А в к. 20-х он пишет поэму, так и оставшуюся без названия (очевидно, писатель прекрасно понимал, что предлагать ее журналам не только бессмысленно, но и опасно для жизни), в последних строках которой раз и навсегда ставит точку в оценке современного ему бытия. («Барахтаясь в крови по горло, таща чугунных пушек жерла, за колесницей князя тьмы, - венчали дьяволицу мы… И дьявол сам себя прославил, а смердов посадил на трон, но никого он не избавил от савана и похорон…».)

С к. 20-х Карпов начинает работать над автобиографической повестью, позднее названной «Из глубины». В 1933 в издательстве «Никитинские субботники» вышла в свет небольшая частица из написанного к тому времени под названием «Верхом на солнце». В дальнейшем оригинальные произведения Карпова не появлялись в печати почти 25 лет. Остались неопубликованными многочисленные его рассказы, стихотворения, повесть «Кожаное небо», писавшаяся в 1920-22. В сер. 30-х Карпов пишет роман «Путешествие по душам», также оставшийся неопубликованным, и работает над книгой «Из глубины». Эта автобиографическая повесть становится главным делом его жизни. Не рассчитывая на публикацию своих произведений о современности, потеряв надежду на то, чтобы увидеть в печати свои стихотворения, он все свои душевные и творческие силы сосредотачивает на воспоминаниях детства, юности, вспоминает о своих первых шагах в литературе, о писателях, с которыми его столкнула судьба. Лишь перед войной он обрел свое жилье в Москве, а жил в основном на пособия от литературных организаций и на командировочные, которые брал во время поездок на родину в с. Турки. После 1953 он немного ожил и попытался выйти из затворничества. Уже будучи тяжело больным стариком, подготовил 2 рукописи избранных стихотворений (ни одна из них не стала книгой), написал повесть «Простец в обороне» и в конце концов издал 1-ю часть своей многострадальной повести «Из глубины» в «Советском писателе». 2-я и 3-я части - собственно литературные воспоминания - изданы при его жизни не были. Ни рассказы, ни последние повести также не увидели света. Да и последняя книга уже не могла разорвать завесу забвения над одним из старейших русских писателей, «умученным жидами».

Куняев С.

Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа - http://www.rusinst.ru

Писатель XX века

Карпов Пимен Иванович - поэт, прозаик, публицист.

Родился в крестьянской старообрядческой семье. О своем селе Карпов позже писал: «Наш край - село скрытников-староверов. Табором кочевым разбросано оно по холмам в верховьях речки Клевени и речки Амони. Это рубеж Украины, ясеневая дикая заросль, перевал солнца: отсюда весной переваливается рыжий лежебок-солнце на Север» («Из глубины»). Обильный солнечными днями край наложил свою печать на светоносную образность произведений Карпова, выразившуюся даже в названиях книг, а соседство с Малороссией зафиксировалось в обильных украинизмах их языка.

В 1905 Карпов принимает участие в революционной пропаганде среди крестьян.

К 1906 относятся его первые публикации (очерки и стихи) в леворадикальной газете «Курская весть», стоившие ему в 1907 ареста и заключения в тюрьму в г.Рыльске, откуда он с помощью товарищей бежал и некоторое время скрывался в Финляндии.

Намерение продолжить свой литературный путь приводит его в Петербург, где он устраивается поденщиком на резиновую фабрику «Треугольник». Карпов сближается с литераторами И.Ясинским (в квартире которого на набережной Черной речки некоторое время проживает) и Л.Андрусоном, а затем и с более широким кругом писателей, включая и столичную элиту, регулярно посещает собрания Религиозно-философского общества и «среды» на «Башне» Вяч.Иванова. Тогда же начинает публиковаться как поэт в петербургских журналах и газетах «Весна», «Мир», «Неделя», «Современное слово», в приложении к «Ниве». С явным авансом похвалы стихи начинающего поэта приветствуются прессой: «Вот Пимен Карпов, молодой рабочий, с виду мешковатый, неповоротливый, будничный. А в душе у него - сказка - с золотыми зорями, с серебряными реками, жемчужными туманами, бриллиантовыми росами. Сколько аромата, нежности и радуги в душе этого молодого мужика!» (Шебуев Н. Поэтический анархизм// Весна. 1908. №11. Март). На самом же деле стихи Карпова этого периода обильно насыщены расхожими образами, в них только изредка мелькают картины родного поэту крестьянского края, но и то на них лежит печать недостаточно органически усвоенного символизма. Позже Карпов говорил о том, что будто бы в 1911 им был подготовлен к изданию поэтический сборник «Знойная лилия», содержание которого составили стихи первого периода творчества; данные о выходе такого сборника историкам литературы не известны.

В 1909 выходит первая книга Карпова «Говор зорь», состоящая из очерков-инвектив, направленных против городской интеллигенции, безнадежно будто бы отошедшей от здоровых основ национальной жизни. Национальные корни Карпов видит в деревне, в крестьянстве, при разговоре о которых автор то и дело с публицистического тона своей книги переходил на лирический и апологетический. «И как это ни неприятно "интеллигенции", народ чует говор зорь - голос Бога, правды, красоты и любви, чует грядущий расцвет жизни среди степей и лесов и бодр духом и полон сил. Город, так называемая городская культура, развращает, губит народ, спасется он только в деревне, на земле». Интеллигенция же обвиняется Карпов в грехах эгоизма, духовном ограблении народа путем монопольного владения культурными благами и лицемерном «народолюбии». В вызове интеллигенции Карпов стремился быть последовательным. Так, в письме от 7 апр. 1910 В.Розанову он декларировал: «Вы мне враг. Вы этого, вероятно, и сами не станете отрицать; да и вообще все, кого я знаю из интеллигентов,- лютые враги мне и готовы меня в ложке потопить; интеллигенты не щадят нас, сынов народа, не будет им пощады и от народа». Письмо заканчивалось: «Если будете писать по заказу для "Нов(ого) вр(емени)" и "Русского) с(лова)" - не избежите общей участи интеллигентов. Я предупредил Вас» (см.: Куняев С. Певец светлого града // Карпов П.: Пламень: роман. Русский ковчег... М., 1991. С.8, 9). Полной последовательности в «борьбе» с интеллигентами, однако, не получается.

В 1909 Карпов добивается личного знакомства с А.Блоком, которому в письме того же года признается: «Вас я ценю как прекрасного, доброго, сердечного человека и национального поэта... но интеллигента так же не одобряю в Вас, как и во всех». С еще большей признательностью высказывается и А.Белому в письме к нему в 1910: «Вы многое видите духовным оком своим, что от нас простых смертных скрыто. Я прямо скажу, что Вашими устами иногда говорит Дух Святой. Вот почему Ваше мнение для нас, служителей Бога и Его Святого Духа, дорого и родно». Да и к характеристике В.Розанова в цитированном выше письме он делает в его конце существенную поправку: «Поступайте, как говорит Вам Ваша совесть, но Вы не имеете права губить в себе народный гений». Сближается Карпов и с Мережковскими, которые считают, что «он мог бы стать значительным явлением, если бы "ускромнился и вошел в разум"» (Из письма 3.Гиппиус к А.Белому от 8 дек. 1909 // Азадовский К. - С.241). Литературной общественностью книга Карпова была встречена сочувственным вниманием. А.Блок причислил ее к книгам «"русских вопленников", в которых, при всем их косноязычии, есть не одни чернила, но и кровь» («Литературный разговор», 1910). Л.Толстой, которому как «учителю жизни» Карпов ее послал, одобрил в своем ответе автору превалирующую в ней мысль о «великом значении» и «великой будущности» крестьянства. Толстому книга импонировала также и «смелостью мысли», и «обвинительным» тоном. Несколько позже о книге высказался и В.Розанов, отметивший, что эта «небольшая и страстная книжка» «бурлит, кипит, рвется, но несостоятельна в своем отрицании города», поскольку «ни в созерцании Платона, ни в созерцании Толстого, ни в созерцании Пимена Карпова - город не устраним. Город - это есть многообразие, сложность, опыт разнообразных трений; пожалуй - место гибели единичных душ и роста целого... около него вращается и движется цивилизация и история» (Пимен Карпов и его «Говор зорь» // Прямой путь. Ежемесячное издание Русского народного союза Михаила Архангела. 1914. Кн.2). В этой же статье В.Розановым запечатлен и портрет Карпов периода выхода в свет его первой книги: «...в сущности очень интересный, молодой человек: среднего роста... плотный, сильный, угрюмый, молчаливый, внутренне приветливый».

В 1913 выходит отдельным изданием роман Карпова «Пламень: Из жизни и веры хлеборобов» (на титульном листе указан 1914) - своеобразный отклик на активно обсуждавшуюся в столичных элитарных кругах проблему интеллигенции и религии. Одновременно он явился и полемическим ответом на посвященный этой же теме роман А.Белого «Серебряный голубь» (1910), в котором стихия народной (хлыстовской) веры предстает темной и косной силой, погубившей доверившегося ей героя-интеллигента. В «Пламени...» все как раз наоборот: образом тьмы, самого дьявола выступает представитель привилегированного сословия, помещик и «камергер-деторастлитель» Гедеонов, а светлым началом - руководимая хлыстом Крутогоровым секта неких живущих «в обители среди старых мятежно раскинувшихся садов», поющих радость и солнце «пламенников». Есть здесь, правда, и представители темных сил в религиозных исканиях народа - секта сатанаилов. Книга насыщена картинами «душевных и телесных» мучительств, насилия и свального греха, совершающихся в русских церквах «кровавых месс».

Роман Карпова приобрел репутацию «скандального» и вскоре же после выхода был конфискован цензурой. Книга была встречена разноречивыми оценками в критике, в частности, А.Блоком. В своей статье о романе он определил его как «плохую аллегорию» и отметил в нем «суконный язык и... святую правду», а в конце своего отзыва обобщил: «Пусть это приложится к познанию России». Р.В.Иванов-Разумник указывал на эпигонскую зависимость от «ре-мизовского построения фразы», реминисценции в ней из Андрея Белого, а самого автора назвал «отравившимся» литературным модернизмом. Отмечалось и влияние Ф.Сологуба. В основу почти всех негативных оценок легли два мотива: нагнетание мрачных картин в изображении души и жизни русского «хлебороба» и бесконтрольное следование расхожим тенденциям декадентской литературы. Автора упрекали в том, что он «навязывает без того темному и несчастному крестьянству русскому какие-то небывалые мысли и чувства, подобранные в туманной, промозглой атмосфере етербургского декадентства» (Философов Д.Бред // Речь. 1913. 14 окт.), в том, что он своим романом возвел новую клевету на русский народ, на русское «сектантство, и без того тяжко страдающее», что никаких «сатанаилов» среди русского народа не было и нет (Бонч-Бруевич В. Новый ритуалист // Киевская мысль. 1913. 27 окт.), что, пытаясь нарисовать «революционное движение в крестьянской среде», автор заливает его «эксцессами жестокости, соединенной с эксцессами пола» (Ашешов Н. (Ожигов Ал.). Литературные мотивы // Современное слово. 1913. 17 окт.). В положительных же оценках утверждалась как раз противоположная мысль - о несомненном существовании в какой-то части народа этих «эксцессов», о том, что в «Пламени...» «с огромным поэтическим мастерством и искренним пафосом повествуется о целом ряде кровавых преступлений, совершаемых на дне нашей сектантской темноты» (Ясинский И. Костомаров, Хвольсон, Пимен Карпов и сатанаилы // Биржевые ведомости. СПб. 1913. 10 окт. Вечерний вып.); в иных из подобных отзывов заострялась даже мысль об актуальности романа Карпова: «Страшная, кошмарная книга, но книга, явившаяся не поздно, книга, вопиющая о "переоценке" многих ценностей, напоминающая о многих грехах, предостерегающая и пророческая» (Шарков В. Книга ненависти // Южный край. Харьков. 1913. 24 окт.).

В 1915-16 Карпов сближается с поэтами «крестьянской купницы», особенно с С.Клычковым, С.Есениным, А.Ганиным. В окт. 1917 выдвигается кандидатом в Учредительное собрание от партии эсеров (избран не был). Превратившись после революции из недавнего «нелегала» в приветствующего новую власть писателя, Карпов в начале 1920-х активно издается.

В 1920 выходит сборник рассказов «Трубный голос» - о развале и сумятице нынешней деревенской жизни, в 1922 вместе с отдельно изданными драматическими поэмами «Богобес» и «Три зари» появляются в свет два его поэтических сборника - «Русский ковчег» и «Звездь», в которых ранние стихи дополняются новыми: о мессианской судьбе России, ступившей на свой трагический путь («Светлоград», 1917). Стихи этих двух книг по-прежнему находятся под значительным влиянием символизма, окрашены особенной религиозной символикой, образностью и отличаются обилием образованных в символистском духе неологизмов: «грозоц-вет», «солнцеструй», «трепетнозвездный», «цветопад», «весеннесинь», «лесолунный цветок», «огнепраздновать», «светословенно», «цветогрозы» и пр. По словам современника, высказанным в этом же 1922, Карпов в своем творчестве выразил «хлыстовскую одержимость» русского народа, тогда как Л.Толстой выделил его «христиански смиренную просветленность», а А.Блок - его «мечтательность и нежность» (Руднев А. Бесшабашный // Вестник литературы. 1922. №2-3). На сборник «Русский ковчег» и «Звездь» путь Карпова-поэта в основном завершается; лишь в середине 1920-х создаются им как бы вынужденные стихи, посвященные смерти троих своих друзей: А.Ширяевца, А.Ганина и С.Есенина - «В застенке» (1925) и «Три поэта» (1926). Посвященные в первом из них строки расстрелянному А.Ганину стали вполне пророческими по отношению ко всем новокрестьянским поэтам, расстрелянным позже и вычеркнутым из литературы: «И стала по растерзанной России / Бродить твоя растерзанная тень...» Завершались стихи строфой, в которой светоносная, «огненная» символика К. обретала подлинный исторический смысл: «А мы, на ком лежат проклятья латы, / Себя сподобим твоему огню. / И этим неземным огнем крылаты / Навстречу устремимся звездодню!»

В период политики и стратегии раскрестьянивания Карпов разделяет судьбу прочих отторгаемых от литературного процесса новокрестьянских поэтов. Партийная критика считала, что творчество Карпова представляет собой «прямой мост к реакционному отрицанию возможности переделки деревни» (Краткая литературная энциклопедия. М., 1931. Т.5).

С 1920-х Карпов живет в Москве, долгое время не имея своего собственного жилья (комнату получил лишь в конце 1930-х) и занимаясь литературным трудом только «в стол», в т.ч. работая над начатой еще в 1920-е автобиографической книгой «Из глубины. Повесть о самом себе и других».

В 1933 ее отдельные фрагменты выходят небольшой книжкой «Верхом на солнце». Второй и последний раз «повесть» (неполный вариант) удается издать только в 1956 отдельной книгой «Из глубины». В предисловии к ней («От автора») Карпов вынужден был отрекаться от своих прошлых символистских традиций, признаваться в «непонимании... общественного назначения литературы», в «неумении разглядеть в ней единственно правильный путь - путь реалистического направления...».

Умер Карпов совершенно забытым писателем.

А.И.Михайлов

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 2. З - О. с. 157-160.

Далее читайте:

Русские писатели и поэты (биографический справочник).

Сочинения:

Пламень // Последний Лель: Проза поэтов есенинского круга. М., 1989;

Пламень: роман. Русский ковчег. Книга стихотворений. Из глубины: Отрывки воспоминаний. М., 1991. (Забытая книга);

В застенке // Алексей Ганин. Стихотворения. Поэмы. Роман. Архангельск, 1991;

Письма к Блоку // Александр Блок: Исследования и материалы. Л., 1991.

Литература:

Клейнборт Л. Очерки народной литературы (1860-1923). Л., 1924;

Белый А. Начало века. М.; Л., 1933,

Басквич И. Курские вечера. Воронеж, 1979;

Азадовский К. Блок и П.И.Карпов // Александр Блок: Исследования и материалы. Л., 1991;

Солнцева Н. Пимен // Солнцева Н. Китежский павлин. М., 1992;

Лев Толстой и крестьянские писатели / публ. Л.Гладковой // Подъем. Воронеж. 1996. №З. С.235.

Сочинения:

Пламень. Из жизни и веры хлеборобов. СПб., 1913;

Звездь. М., 1920;

Русский ковчег. М., 1921;

Из глубины. М., 1956;

Пламень. Роман. Русский ковчег. Книга стихотворений. Из глубины. Отрывки воспоминаний. М., 1991.

Литература:

Блок А. Пламень // Россия и интеллигенция. Пг., 1919;

Баскевич И. Курские вечера. Воронеж, 1979;

Солнцева Н. Пимен // Китежский павлин. М., 1992.

, Рыльский уезд , Курская губерния , ныне Хомутовский район

Пимен Иванович Карпов (6 (18) августа , Турка , Рыльский уезд , Курская губерния - 27 мая , Москва) - русский поэт, прозаик, драматург.

Биография

Родился в крестьянской семье. Родители его были христианами-старообрядцами. Одно время он пребывал в обучении у местного сапожника, а летом снаряжался в город на случайные заработки. В 1899 году окончил школу грамоты Рыльского уезда.

Начало своей творческой деятельности он отнёс к 1904 году. В 1905-1907 гг. принимал участие в революционном движении. С 1907 года печатает в газетах репортажи о деревенской жизни. Первое стихотворение публикует в 1908 году. Первая книга Карпова вышла в свет в 1909 году. Это был сборник статей-памфлетов «Говор зорь. Страницы о народе и интеллигенции», в котором Карпов обрушился с критикой на русскую интеллигенцию . В 1913 году вышел роман «Пламень».

В начале 1920-х Карпов издает 2 сборника стихов «Звездь» и «Русский ковчег», книги рассказов «Трубный голос» и «Погоня за радостью», две пьесы из жизни сектантов - «Богобес» и «Три зари».

В 1922 году в доме Карпова проводят обыск. Карпова практически перестают печатать.

Начиная с 1926 года как и многие неугодные власти литераторы той поры занимался переводами с языков народов СССР. С конца 20-х годов Карпов начинает работать над автобиографической повестью «Из глубины».

В 1933 году в издательстве «Никитинские субботники» вышла в свет небольшая часть из написанной к тому времени повести «Верхом на солнце».

В середине 1930-х пишет роман «Путешествие по душам», также оставшийся неопубликованным.

Перед Великой Отечественной Войной он получил жильё в Москве. Жил в основном на пособия от литературных организаций и на командировочные. В 1956 году опубликована первая часть воспоминаний «Из глубины».

В 2007 в журнале «Наш современник » (№ 2) опубликован роман «Кожаное небо», созданный в 1920-1922 гг.

Издания

• Карпов П. Говор зорь. - СПб., 1909. - 96 с.
• Карпов П. Пламень. - СПб, "Союз", 1913.
• Карпов П. Русский ковчег. - М., "Поморье", 1922.
• Карпов П. Верхом на солнце. - М., "Никитинские субботники", 1933.
• Карпов П. Пламень. Русский ковчег. Из глубины. - М.: "Художественная литература", 1991. - 368 с., 100 000 экз.

Напишите отзыв о статье "Карпов, Пимен Иванович"

Ссылки

• www.hrono.ru/biograf/bio_k/karpov_pi.html
• wg-lj.livejournal.com/601306.html
• www.rospisatel.ru/pimen%20karpov.htm
• www.mke.su/doc/KARPOV.html
• www.surbor.su/enicinfo.php?id=5869
• - статья из Литературной энциклопедии 1929-1939

Отрывок, характеризующий Карпов, Пимен Иванович

Противоречивое развитие действительности, запутанность и сложность литературных исканий предреволюционной поры привели к причудливым изломам биографии и художественного творчества Пимена Ивановича Карпова, весьма одаренного и вместе с тем во многом неудачливого писателя.

Сын крестьянина села Турки Рыльского уезда Курской губернии, он вошел в литературу как самоучка, под непосредственным влиянием примера Л.Г. Чемисова. Первые выступления П. Карпова в печати были вызваны событиями 1905 года. "Я написал нечто о забастовке, о "красном петухе", - вспоминал писатель. - ...Потом послал в "Курскую весть" (леворадикальная газета, издававшаяся во время революции 1905 года). Корреспонденция и стихи были напечатаны. А автор их был незамедлительно арестован, посажен в Рыльскую тюрьму. Бежал в Финляндию, позднее перебрался в Петербург.

Первая книга очерков и статей "Говор зорь" (1909) была достаточно хорошо принята. Блок писал, что в книге "есть не одни чернила, но и кровь".

Идеи, намеченные в первой книге П. Карпова, получили дальнейшее развитие в романе "Пламень" (СПб, 1913), конфискованном и сожженном цензурой. Собственно, трудно его назвать романом в полном смысле слова. Блок достаточно точно охарактеризовал содержание и сюжет произведения П. Карпова: "страсть, насилия, убийства казни, все виды мучительств душевных и телесных - это "фон" повести; на таком фоне борются два начала: начало тьмы, сам дьявол, помещик, "камергер-деторастлитель" Гедеонов... и начало света, хлыст Крутогоров". Причем "светлое" в Крутогорове выражено не столько в какой-то положительной программе, сколько в лютой злобе ко всему миру. Так Пимен Карпов "отстранял" и мистифицировал реальные страдания и муки деревенской России.

В стихотворении "Заклинание России", написанном в 1918 году на родине, в Курске, П. Карпов утверждает не какую-нибудь, а именно революционную Русь:

О, золотой ковчег, о, Светлый Град -
Россия от востока до заката!
Светла твоя душа, блаженен взгляд,
И сердце бурнопламенное свято.

Народная Россия всегда была дорога и свята для поэта.

И потому он с особым вниманием присматривался к тем процессам, которые происходили в курской деревне. Живые впечатления от пребывания на родине в первые послеоктябрьские годы получили свое отражение в сборнике рассказов П. Карпова "Трубный глас" (М., 1920). Эти рассказы больше зарисовки, чем обобщения, но зато они исполнены жизненной правды, верно передают сумятицу деревенской жизни того времени, когда власть переходила из рук в руки: радость крестьян, получивших (между прочим, при помощи городского пролетариата) землю, и опасения, как бы ее не отобрали, жаркие споры в избе-читальне, сложные перипетии классовой борьбы, сбор полушубков для Красной Армии... Хотя автор и проявляет иной раз известную настороженность по отношению к представителям пролетарского города, но он не может не видеть того, что мужик, получивший землю, свои надежды связывает именно с этим городом.

Пребывание на родине, знакомство с реальной жизнью родной деревни получило известное выражение и в поэзии П. Карпова (сборники стихотворений "Звезды", М., 1922; "Русский ковчег", М., 1922).

В дальнейшем П. Карпов пережил творческий кризис. Процесс перестройки, который требовал отказа от прежней идеологической основы и связанной с нею системы образности, у него затянулся. Лишь в тридцатые годы писатель возвратился в литературу книгами-воспоминаниями "Верхом на солнце" (М., 1933) и "Из глубины" (М., 1956). Хотя в этих книгах немало субъективизма (автор не всегда в ладах с фактами, произвольно трактует события, дает пристрастные характеристики ряду исторических деятелей, писателей), они представляют несомненный интерес как свидетельство переосмысления пути, им пройденного, прежних литературных верований. "Влияние символизма", "непонимание общественного назначения литературы", "неумение разглядеть в ней единственно правильный путь - путь реалистического направления", - вот что, по собственному признанию П. Карпова, помешало ему, выходцу из народа, обрести себя как подлинно народного писателя.

И все же творчество П.И. Карпова, несмотря на всю категоричность авторской самокритики, заслуживает серьезного изучения. Даже в своих заблуждениях он отражал не только свои индивидуальные взгляды и настроения. Именно потому Л.Н. Толстой и говорил о том, что надо "непременно" прочитать "Говор зорь" Пимена Карпова, а Блок сказал, что "...из "Пламени" нам придется, рады мы или не рады, запомнить кое-что о России".

С 1995 г. в Хомутовском районе ежегодно проводятся Карповские чтения .

Библиография:

• Карпов, П. И. Повесть / П. И. Карпов. - М.: Сов. писатель, 1956. - 236с. : ил.
• Карпов, П. И. Пламень: роман; Русский ковчег: кн. стихотворений; Из глубины: отрывки воспоминаний / П. И. Карпов. - М., 1991. - 367 с.
• Карпов П. "Я русский писатель..." / П. Карпов // Наш современник. - 1990. - № 10. - С. 188-192. - (Отечественный архив).
• Карпов П. Посол звезды: [стихи] / П. Карпов // Огонек. - 1988. - № 38. - С. 13. - (Поэтическая антология. Русская муза XX века).
• Баскевич, И. Пимен Карпов / И. Баскевич // Курские встречи / И. Баскевич. - Воронеж, 1979. - С. 81-85.
• Блок и П. И. Карпов: [К истории взаимоотношений поэта с писателем- "самородком"] / вступ. ст. и коммент. К. М. Азадовского // Александр Блок: Исслед. и материалы. - Л., 1991. - С. 234-280
• Мацуев, Н. Карпов П. И. // Русские советские писатели / Н. Мацуев. - М., 1981. - С. 102. - (Библиогр.).
• Певец Светлого Града: стихи и проза Пимена Карпова, переписка и исслед. его творчества, материалы Карповских чтений и стихи, посвящ. ему / [сост. Н. Шатохин; ред. О. Саранских]. - Курск: Курск. гор. тип., 2006. - 146 с. : ил. - (Библиотека международного альманаха "Славянские колокола").
• Поливанов, К. М. Карпов П. И., поэт, прозаик / К. М. Поливанов // Русские писатели. - 1800-1917. - М., 1992. - Т. 2. - С. 497-499: фот.
• Ферапонтов, Н. Странник опальный: Вышла книга о Пимене Карпове [Шатохин, Н. "Певец Светлого Града"] / Н. Ферапонтов // Курская правда. - 2006. - 28 марта. - (Книгочей).
• Салтык, Г. А. Пимен Иванович Карпов / Г. А. Салтык // Курск. - 2004. - 25 авг. - С. 8.- (Истоки. Вып. 6.).

пламень/

Открытие романа Пимена Карпова «Пламень» с обезоруживающей
неизбежностью должно сопровождаться вопросом: «Зачем?»
Действительно, на вопрос, зачем тот или иной персонаж читает, а тем
более цитирует Карпова - трудно ответить. Однако нежелание мыслить

Карикатура на русского человека. Что толку от столь много делающих
для России, коли не знают они совершенно ничегошеньки о наших
метафизических истоках! Хоть вспомнили бы, что само слово «злыдота»
является не более чем окказиональным диалектизмом,
позаимствованным из языка украинского народа.
Ведь в русском языке слово «злыдота» чувствует себя неуютно. В конце
концов, «злыдота» - это всего лишь погорельщина, беднота, голытьба,
босяки тож. Это те, кого «нагрели». Страдальцы. Озлобившиеся.
Пострадавшие. Сплошь все голодомор. Тем и хороши. Убери камеру,
козел.

В русском языке прижилась «злыдота» по углам. Горевальщики
ныкались по курным хуторам, неугомоны бесновались по трактирам, в
слободках шабашили недотыкомки. Вот она, ползает… Я сказал, камеру,
козел!

Как стать «злыдотой» или, - что тоже самое, - как ее обнаружить?
Хороший вопрос. Конечно, если потеряешь работу или начнешь пить
отличную дешевую вкусную водку, «злыдотой» еще не соделаешься. И
не придешь к злыдоте. Прежде нужно «горя хлебнуть».

Однако: злыдота обнаруживается везде, злыдота обнаруживается в
беде, злыдота обнаруживается в нужде, злыдота обнаруживается в
убытке, в пагубе, в скороме.

Прими взамен «Добротолюбия» - Злыдотолюбие.

Роман Пимена Карпова, воспевшего и увековечившего злыдоту, в свое
время никому не понравился. Блок жеманно зажал нос. Белый -
мысленно проклял, увидев пародию на утонченную эстетику
«Серебряного голубя». Один Лев Толстой трансцендентно улыбнулся и
даже похвалил. (Вот здесь бы и задуматься о судьбах русской
демократии…) Жест патриарха, впрочем, вполне разъясним. Он, уже
подумывая об «уходе в нети», искал как раз-таки «народного бытия»,
однако понимал его не по-народному, то есть предметно, а по-барски, то
есть объектно, дистанцированно. Карповская «народная жизь» - будучи
всего лишь интеллектуальным конструктом, хотя и относящимся к
последним вопросам Бытия, - оказалась здесь как нельзя кстати.
Роман Пимена Карпова - порно. Роман Пимена Карпова - метафизика.
Метафизическое порно - вот, что мерзило его критикам. Именно так и
нужно действовать сейчас, в духе Постмодерна. Метафизическое порно
следует сделать нашим абсолютным девизом и воскликновением! Пока
свиньи не откликнутся. Может, проснутся? А может, - ВСЕХ?

А теперь, отвлекаясь от предыдущего пафоса, представим себе, как
нищий Пимен Карпов, желая напечатать «Пламень», таскался на склоне
лет по совковым издательствам, не находя понимания. «Меня сам Лев
Толстой оценил!» «Да кому ты, пердило, нужен…» Насколько же это
«сам» нэхорошо было ему выговорить.

В романе действуют четыре «согласия». Сатанаилы, красносмертники,
злыдота и пламенники - все перечислены по мере убывания «злобы».
Четыре «согласия» не только воюют между собой, - ща разобью! - но
и перетекают друг во друга, обнаруживая свою почти сетевую структуру.
В принципе, это откровенные (от крови) хлыстовские секты, но уже
значительно трансформировавшиеся со времен Данилы Филипповича.

Злыдота, красносмертники, сатанаилы и пламенники кружатся в
заветном круге, ничего не предполагая относительно какого-либо
дополнительного выигрыша Бытия. Давайте разберем их.

Сатанаилы - это сторонники Гедеонова, alter ego Андрея «Родивоныча»
Баташова («Молох» Куприна, персонаж графа Салиаса, пушкинский
Троекуров и т.д.). Действия Гедеоновы «взыскуют». Он гностик. Вот, что
было неприятно Серебряному Веку. Это слишком откровенная
карикатура на их салонную содомию, а также кровопитие (описанное,
например, Эткиндом в «Хлысте»). Карикатура, однако, слишком опасная.
Но, впрочем, какой там Соловьев, какой там Вячеслав Иванов, когда
Гедеонов готов под землю зарыться, поститься с лестовкой и молиться
ЗЛА РАДИ, только бы осквернить приводимых во святую обитель греха
дев, отмстить за поруганную плоть невесты его.

Гедеонов. Сама фамилия непроста, она происходит от имени одного из
очень спорных судей Израилевых, Гедеона, богознатца. Гедеон - самая
странная и непростая фигура Книги Судей Израилевых. Зачем нужен
был Карпову образ Гедеонова? То есть не так, зачем именно - понятно.
«Зачем» - он сказался в его обскурантистской фантазии, столь
напоминающей эту постоянно маячащую проклятую немецкую
«действительность». Что читал Карпов? Какие книжки? «Какой
Монфокон вскружил ему голову?» Понятно, что познал хлыстовщину, за
этим не нужно было долго в те времена ходить. Но вот откуда взялся
гнозис?
Педераст? Кровопивец? Нет… Никаких свидетельств на эту тему, даже в
отличие от Клюева… КТО ПОСВЯТИЛ? Да никто. Мать-сыра-земля да
книжки дурные.

Конечно, вся серебряновековская среда была отравлена оккультизмом.
Благо была возможность - от теософии до антропософии, только для
вида отрекавшейся от своей предшественницы. (Вот Волошин с Белым и
забеременели.) Одно можно сказать точно: Пимен Карпов знал учение
гностиков, которое гласит о том, что мир сотворен злым богом,
Демиургом. Поэтому Гедеонов, как представитель политической силы,
государства, становится одним из ближних к этому злому гаду, но в тоже
время ждет от него подставы. (Какие параллели!) Ведь этот бог всегда
только и ждет, чтобы сверху осыпалась штукатурка или упал молоток.
Гедеонов - alter ego Пимена Карпова (начитавшегося) и alter ego
Баташова. Но это ничего не объясняет. Как нам представляется, сам дух
этого персонажа (все равно, как его называть, Жилем де Ре, Владом
Цепешем, Андреем Баташовым, Гедеоновым) действовал через него.
Это святое зло, которым спасаются многие, сколь бы крамольно это не
прозвучало. Ведь пытающий надеется на то, что его невинная жертва,
спасшись сама, спасет и его. Разве она не будет благодарна своему
садисту-избавителю, приведшему ее в рай? Разве она не будет
молиться за его грешную душу? В том его упование. Для того и нужна
святая пытка.

Красносмертники, кстати, одна из этнографически дистинкцируемых
сект. Их культ восходит к нашим прапредкам - скифам-русам (которых
не следует путать со славянами, приносившими богу овощи там и
растения всякие, будучи от рода Каина). Кочевавшие русы-скифы
забивали умирающего родственника, чтобы он обрел БЛАГОДАТЬ В
МУКЕ. Они резали его плоть на куски, как и плоть его скотины, всё
варили вместе и ели. Это и было тризной. Поздние редукции были
упразднены поядением плоти Бога Живаго. Но красносмертники
остались. Недаром говорится, что «на миру и смерть красна».
Красносмертники (они же «давилы») заходили скопом к старику и
опрокидывали ему на лицо подушку, помогая узреть мир иной. Смерть
эта была на миру, а следовательно «красна». Когда уже, наконец,
недоумки забудут о колористическом значении последнего слова?

«Злыдота» желает принять муку. Основатель злыдоты, Феофан, Дух
Низин, принес величайшую жертву из тех, что мог бы принести человек

Он убил свою мать гирей по башке и отдал свою сестру сатанаилу
Гедеонову на поругание. Его раскаяние столь велико, что святость
сатанаильского Сущего готова преклониться перед ним. В этом
сказывается религия самого Пимена Карпова, о которой мы ничего не
знаем за исключением того, что она, вероятно, вдоховленна

богумильской ересью. Феофан - мученик собственного греха и к этому
же спасительному греху он зовет свою паству. Невыносимое покаяние -
удел злыдоты. Злыдота - однозначно не злодеи, но те, кто терпят зло. В
принципе, каждый из нас должен стать таковым, памятуя слова: «Держи
ум во аде и не отчаявайся».

Слова о том, что «не согрешишь - не покаешься», ну и так далее -
здесь прозвучат еще даже более неуместными. Говорящему это
придется накинуть себе на «шкирку» плащ и пойти домой к любящей,
хотя и сонной жене. Мы же порыщем по черным безднам преисподней.

Пламенники (на самом деле классические хлысты) живут своей
хлыстовской жизнью. Они даже неинтересны Карпову (ему интересны
только перверсии, только обнажения смысла). Пламенники слишком
узнаваемы. Прочитайте любую книгу о хлыстовстве, вы найдете их. Это
будут пламенники. Они - «хороши». Они - летят в танце. «То-то
любо!» - это о них. Прочитайте книгу Эткинда «Хлыст» - и всё о них
узнаете. Пимена Карпова интересуют, конечно, не они. Ему важны
«редкие» персонажи в этой среде, которых он доводит до состояния
типизации. Следопыт Вячелав - это кто? Первое определение имени
его рассказывает нам о его принадлежности к «согласу» или это просто
всего лишь прозвище по роду деятельности? Он скопец. Обязательно ли
быть злыдоте в этом состоянии? А может, красносмертники - это всего
лишь более высокий уровень? Пимен Карпов не дает нам таких ответов.

Не стоит пытаться разыскать Пимена Карпова в плеяде авторов,
навроде Гюисманса или, тем паче, Бульвер-Литтона. Он описывал
варево собственного ума, бывшего отражением тех народных чаяний,
которые кипели в преддверии первой русской революции. Какими бы мы
антимарксистами не были, иногда не стоит отрицать очевидное. Самый
хороший дендистский жест тем и отличается, чтобы признать
проклинаемое в качестве действительного и тем обнаружить
непреходящую сущность Бытия. Глубокий социальный подтекст
произведений Пимена Карпова неснимаем и безотзывен. Народ хотел
этой Революции. Народ хотел Царской Крови. Народ просто хотел пить.
Народ хотел Святой Крови. Царя растерзали и он спас Всех Святой
Кровью.

При этом все персонажи названных выше четырех «согласий»
проникают в смежные «согласия». Тут обнаруживается их сетевая
структура. Красносмертники любуются с Гедеоновым. Злыдота - их
поле действия. Следопыт Вячеслав, как подлинная «мобильная сетевая
буферная зона», проницает почти все «богобесовские» структуры
романа - от самого Гедеонова почти до пламенников. Но до них самих
он непосредственно добраться не может, хотя и пытается. Пламенники
сами проникают в злыдоту, но не принимают красносмертников и
сатанаилов. Пламенники сами отчасти злыдота. Многие из злыдоты
«буферны». Гедеонов же управляет сношениями между
красносмертниками и злыдотой. Пытка злыдоты и последующее бегство
Гедеонова - это на самом-то деле акт своеобразной любви, главный
объект которой заканчивает свою жизнь подо льдиной. При этом
описываемое состояние не оказывается снятым. Дальнейшее стояние
злыдоты есть акт наибольшего напряжения. Каждый из них задается
вопросом: «Кто ж таперя наш новый барин?» И в преддверии Революции
слышит шепот бытия: «Всё тому, кто одолеет!» Как же это напоминает
устройство всего!

Андрей Родионович Баташов, железная машина крымских войн,
технологический спаситель России, осознал, что «кровь - особый сок».
Машина поехала. Сколько рук и сколько ног она обрубила - промолчим.
Главное, Россия выстояла. Единорог - очень тревожный символ. На
Руси его звали - «Индрик-зверь». Как ни странно, своим гербом в
разное время выбрали этот образ и сомневавшийся в своей
легитимности Государь, и тот, кто якобы восстановил свое Дворянство из
ничтожества. Цитата? Нет. Тогда так не было принято. Либо прямое
отношение, либо покушение.

Баташов должен слиться с образом Гедеонова для нас навсегда, однако
мы должны отсечь отсюда лишние фрагменты. Главным из них является
даже не отсутствие понимания народа, но всепонимание.

Русский человек должен убить в себе бахтинский диалог. Его
использование может быть оправданно лишь временно, ситуативно. То,
что считалось ценностью русской культуры, должно уйти. Только
единогласие Отцов Церкви на Соборах. Кто не с нами -против нас. Да и
всех, кто с нами - в качель. Ну, в смысле…

Структура бытия такова, что в нем есть фрагменты, коррелирующие с
другими, нежелающими контактировать с несмежными фрагментами
бытия. Интуиция неоплатоников о «прозрачности» становится отныне
недейственной. Боль, разрыв и число становятся нашим удивлением,
схватившим в предсмертной схватке своей украденную булку
существования. Однако наш возглас боли еще не означает нашей
разорванности. Вопреки боли, мы будем стоять до последнего, а если
понадобится, двинемся на пулеметный огонь никогда не
прекращавшейся очереди Бытия.

Я сказал, что разобью? Доволен? Пшел вон …